» Приключение в дороге

Солнце поднялось высоко, и ярко горело, бросая на дорогу россыпь маслянисто-жёлтых зайчиков. Дорога петляла между громадными стволами, поросшими мхом и лишайником. Их корни вспучивали твердую почву, утоптанную множеством копыт, сапог и колёс. Ветви деревьев смыкались над тропой, образуя своеобразные природные арки.
По дороге ехала карета. Она была запряжена в двойку тонконогих гнедых лошадей, а герб на дверце – грифон, сжимающий в когтях нагую девушку – говорил о том, что принадлежала знатному роду Золотых Львов. Рядом с каретой ехал кортеж: статных и суровых воинов в зелёных плащах. Окна кареты были занавешены лёгким муслином; внезапно появилась тонкая рука, которая откинула штору назад. В окне появилось миловидное лицо, в котором можно было угадать восточные черты.
— Долго ли ещё, любезный Джейкоб?
— Почти двадцать лиг, чарья Эвелина.
— Я устала, — пожаловалась девушка. — Карету трясёт, всю… эээ… все чресла отбила.
Воин вспыхнул.
— Благородной чарье не пристало выражаться таким образом.
— Ещё как пристало, — фыркнула девушка, — когда мы едем уже почти сутки, без фрейлин, горничных, чугунной ванны и смены одежды. Во имя всех богов, надеюсь, оно того стоит!
— Благородный сир Арбельт пригласил вас на бал по случаю рождения первенца, чарья. Подобными приглашениями нельзя пренебрегать.
— Мрфрфвр, — что-то невнятно буркнула девушка и скрылась внутри кареты.
Эвелине Бёйтарз было девятнадцать. Она была красивой девушкой, с волосами цвета гречишного мёда и тёмными глазами. В ней текла кровь Саломеи из Алого Оазиса, гордой южанки, которую взял в жёны герцог Фёлстрем два поколения тому назад. Многие чэртье засматривались на её красоту. Но Лина была капризна и неприступна, хотя её и нельзя было назвать действительно целомудренной: в пору бесшабашной молодости она не раз развлекалась с конюхом. Конюха звали Пиг Волосатые Штаны, он был с Севера, и совершенно неотразим.
Дорога повернула направо и пошла в гору; она стала настолько узкой, что карета едва-едва проходила между замшевыми стволами. Изредка упрямая ветка царапала стволы, а колёса попрыгивали на корнях и выбоинах так, что чарья внутри ругалась в голос.
Эвелина поёжилась. Она вспомнила, как день назад подкралась к комнате отца, и там слышала тихий голос Джейкоба: «… опасное место, господин. Отличное место для засады. Если бы не Стрымгла не разлилась, и не затопила Старый Тракт…» На что отец отвечал: «Знаю, Джейк. Но что поделать – Лина уже брачного возраста, а кроме усадьбы да леса ничего толком и не видела. Нельзя же упускать такой случай…»
Неожиданно залитый солнцем лес показался ей мрачным и угрюмым. Она глубоко вздохнула. Не стоит поддаваться страхам. Ещё несколько лиг, и они окажутся напротив горы Великаньей, а оттуда до замка Найтхоул рукой подать… Она глубоко вздохнула, про себя сетуя на слишком тугой корсет; зато груди выглядели совершенно потрясающе: они возвышались над декольтажем, как две спелые дыньки.
И в этот самый миг раздался сухой треск, и перед её лицом задрожал наконечник стрелы. Арбалетный болт пробил дверцу кареты и едва не вонзился ей прямо в сердце. Она неловко пошевелилась, и стальной кончик царапнул её по груди.
— Дьявол! — закричал Джейк. — Нас атакуют! Гони коней!
И карета понесла. Вот тут-то Лина и поняла, что такое настоящая тряска: её подкидывало внутри так, что она едва напоролась на ту самую стрелу. Девушка отчаянно забилась в угол. Дощатая ступенька, на которой она сидела, лупила её по заднице, словно отец, когда застал за кражей фамильной диадемы. Эвелина поняла, что ещё не скоро сможет сидеть. А ведь вскоре ей полагалось танцевать…
Позади слышались крики, звон стали, вопли боли. В одном из вскриков она узнала Джейкоба… Неожиданно слёзы покатились у неё по щекам. Когда-то давно, когда она была ещё совсем несмышлёнышем, она мечтала выйти замуж за Джейка – всегда такого серьёзного, такого уверенного в себе. такого сильного и надёжного. Уже когда подросла, поняла, что отец никогда не отдаст её в жёны безродному наёмнику, у которого из всего нажитого – меч да кольчуга, да боевой конь…
«О боги! — подумала она. — Неужели удастся спастись?»
Ив этот момент стрела впилась в плечо кучеру – плотному человечку с немалой доле крови кобольдов. Он свалился прямо под ноги лошадям. Она услышала хруст и ужасный вскрик. Отчаянно захотелось зажать уши руками. Карету занесло. Она врезалась в ствол громадного дуба. Кони ржали, ещё одна стрела ударилась в стену повозки. Трясущимися пальцами Лина открыла дверцу и буквально вывалилась наружу. Нужно было удирать. Быть может, в густом лесу у неё есть хоть какие-то шансы…
Звуки стычки остались позади. Подобрав юбки, она отчаянно пыталась убежать как можно дальше. Ветви цеплялись за парчу, вырывая целые клоки. Тугой корсет мешал дышать. Грудь выпрыгнула из него, но не это её беспокоило. Как она возненавидела эти роскошные платья! Если у неё был бы нож, она бы сама разрезала эти завязки и подбежала бы по лесу – пусть даже и совершенно голая. Или по крайней мере, откромсала бы пышный подол…
Лина сбросила туфельки, и бежала босиком. Ноги царапали сучки и шишки; резала острая трава. Наконец, она зацепилась нижней юбкой за куст и рухнула в грязь. Расплакавшись, она попыталась расшнуровать корсет, но тщетно – он был завязан слишком туго. Внезапно чья-то сильная рука подхватила её за плечо и поставила на ноги.
— Хочешь остаться в чём мать родила? — хохотнул чей-то голос, грубый и хрипловатый. — Погоди маленько, это ещё успеется. А вот подол мы тебе обкромсаем. Незачем скрывать такую красоту.
Сверкнувший нож укоротил её юбку по крайней мере, втрое. Её ноги обнажились до бёдер, едва-едва прикрывая самое сокровенное. Она не могла припомнить, чтобы когда-либо представала перед глазами мужчин в таком виде – ныне она походила на статую Артемиды Кипридской, что стояла у отца в Обеденном Зале. Она жалобно одёрнула остатки ткани. Грубая, шершавая рука провела по её груди, больно сжала соски. А затем пальцы разбойника погладили её лицо, размазывая грязь.
— Да ты у нас красавица, — одобрительно пробурчал он, и повернул её вокруг своей оси. — Будешь нас развлекать, а тои молодцы совсем заскучали тут в этом лесу.
Хохотнув, он хлопнул её по попке.
— Отличный костюм, другого и не надо.
Вытащив из-за пазухи моток верёвки, он связал ей руки.
— Но для начала, я думаю, нам надо позабавится вдвоём…
Его жадные руки проникли к неё между ножек, дотронулись до холмика наслаждения. Она вскрикнула. Сжала ножки, отчаянно пытаясь не пустить его туда, где побывало совсем немного мужчин, и все они были желанными… Но ничего не вышло. Шершавые пальцы погрузились в её лоно, вторая рука до боли сжала её попку, мяла ягодицы. Он прижал её к себе, не давая возможности отстранится. Она молотила по его груди руками, но он прижал их к бокам, и гладил и сжимал её тело, словно она была хлебным мякишем в его руках.
— Не надо, прошу, не надо, — лепетала она.
И в то же время, её юное, налитое тело невольно начало поддаваться на ласки. О, как давно она не чувствовала жадных мужских рук! Отец стал слишком строгим, кругом одни сплошные мамки да няньки… Разбойник раздвинул её ноги коленом, и она не стала ему сопротивляться. Ноги ослабели, а между ними всё увлажнилось.
Он грубо повалил её на землю, ей пришлось опереться локтями о землю, чтобы не упасть в лужу лицом. От белой парчи не осталось почти ничего – вся в пятнах и разводах. Она стояла на четвереньках, словно покорная сука, а он задрал её подол и жадно сжал ягодицы в руках. Набухшие соски касались сухого корня, блестящей змейкой торчащего из-под земли. А в следующий миг она ощутила острую боль… Он вошёл в неё – но не туда, куда до этого входили все её любовники!
Слёзы покатились из её глаз. Его «копьё» разрывало её, ноги дрожали и слабели от боли. Она слышала его дыхание; одна из его ладоней сжимала и мяла её нежную грудь, оставляя синяки.
— Давай, стони, сучка, — фыркнул он. — Кричи, всё равно тебя никто не услышит.
И она стонала, но тихо, поскуливая, как собака. Слёзы капали с её глаз, сверкающими алмазами падая в мох. Но вот первая боль прошла, и странное наслаждение стало разливаться внизу живота. Оно нарастало от каждого движения; бёдра снова задрожали – но на этот раз от удовольствия.
Её щёки залил малиновый жар стыда. Отчаянно презирая саму себя, она стала едва заметно подаваться назад, нанизываясь на ходящий внутри неё шомпол, на этот вертел, бивень, на этот чудовищный инструмент удовольствия. Она кусала губы и облизывала их. Невольный стон сорвался с её уст и разнесся по лесу.
Словно ощутив зарождающуюся в ней похоть, разбойник ухватил её за бёдра, больно, стальными пальцами, и выдернул свой пыточный инструмент из неё. А затем вошёл снова – но на этот раз куда надо.
Лина вся прогнулась, одновременно рыдая и извиваясь от страсти. Она ничего не могла с собой поделать – по ногам текли её соки, бёдра против её воли сжимались, и она сама, извиваясь, как рыбка в воде, насаживалась всё сильнее и сильнее. С её губ срывался уже даже не стон, а какой-то приглушённый рык, словно у сошедшей с ума от похоти самки.
Разбойник перевернул её на спину; и вошёл в неё снова, заполняя целиком, растягивая её, почти девственную, пещерку. Ей казалось, будто он насаживает её на копьё, как Святой Ланселот – чудовище из Прейста. Он пронзал её снова и снова, она в полубезумии, полузабытьи обхватила его ногами, подаваясь навстречу бёдрами, постанывая и вскрикивая в такт каждому его удару. Он жадно целовал её, кусал за губы и сминал тело; а она молилась только об одном – чтобы это никогда не кончалось.
Она ощущала под своей спиной сухую траву и шишки; они больно спивались в её бархатистую кожу, но даже это ей не мешало. Её ноги сплетались и расплетались; она то обхватывала его за пояс, то бессильно раскидывала в разные стороны. А затем, наконец, её пронзило такое безумное, огненное удовольствие, что она выгнулась дугой, натянулась, как тетива, и у неё вырвался такой полувскрик-полустон, что вороны с соседних сосен, испугавшись, поднялись в небо и закружили в нём, хрипло каркая.
Мерзавец рывком поставил её на колени; сам он возвышался на ней, как сказочный великан, закрывая солнце. Он больно взял её за подбородок и ткнул своим горячим монстром прямо ей в губы. Лина смутно догадалась о том, чего он хочет; как-то она случайно увидела, как чернокожие рабыни из Джунегамбии ублажали её отца подобным способом. В любой другой момент она бы почувствовала себя оскорбленной; но сейчас она лишь жадно обхватила его губами, облизнула, наслаждаясь прикосновением к этому чудовищу, которое только что провело её через врата рая.
Связанными руками она неловко попыталась погладить себя между ног; остатки наслаждения всё ещё таились там, вспыхивая невыразимо сладкими огнями. Мужчина резко взял её за волосы и насадил на свой уд; она закашлялась, едва не подавилась. Шея заболела. Он насаживал её раз за разом, словно её ротик был мишенью в рыцарском турнире, а затем, внезапно, выдернул сво й «гарпун», и оттянул её за волосы назад.
Густые жемчужные капли упали на её лицо, подбородок, волосы. Повисли липкими нитями. Перламутровыми потёками остались на груди. Она облизнула губы – семя разбойника было густым и соленым. Разбойник оправил штаны.
— Собери всё пальцами и оближи, — приказал он.
И она послушно собрала сперму со своей груди и щёк, смешанную с грязью и слизала её киноварным язычком. Он поднял её на ноги. Истерзанное тело ужасно болело, но более всего болело между ног. Она опустила глаза и увидела струйку крови – наверно, из её растерзанной попки. Мужчина одёрнул её юбочку, и завязал на ней ещё одну верёвку – на этот раз вокруг шеи. Свободный конец, подобно поводку, он намотал себе на руку.
— Идём, — хрипло сказал он. — На сегодня твоя работа ещё не закончилась…


Саша Тэмлейн